![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
(no subject)
Aug. 9th, 2002 11:50 pmСобаки неправы, в конце концов.
В воскресенье это был пекинес с инопланетными глазами. Когда он обнюхал мои босоножки (дело было в троллейбусе), хозяйка дернула его за поводок и призвала с порядку. Уж и поговорить нельзя, возразила я. Ему только позволь, он полтроллейбуса заговорит по смерти, ничуть не удивилась дама. Пекинес делал вид, что разговор его вовсе не интересует.
Потом были сразу двое: чау-чау и некто крохотный-невнятный, на тоненьких ножках-спичках. Тяжелая жара скатилась в холод и тоскливую сырость, заросшая часть Кадриорга, окрещенная тропками и пародийными тайнами, театральщина, знаешь ли, пень - единственный серьезный персонаж и от него не отдает декорацией, как от этих нахохлившихся елок и дубов, - нет-нет, не смотри туда, там рябина взорвалась красным, а это не ко времени и вообще неправда.
(Три года назад мы делили на двоих булку и бутылку "Буратино", только это был другой пень, - нет, говорит, другая вселенная).
Так вот, пень и выужена из глубокой сумки бутылка "Эвиан", и найдены пропавшие было сигареты и напавшие из-за угла сумерки больше не тревожны, но вот собаки, собаки подошли и смотрят недоуменно, а потом приблизились и сели у ног, - да не трогай, они это не любят, даже такие вот пушистые медведики и вдруг замерло все и тишина упала. Ти-ши-на. Ангел или бес заморозил воздух и нельзя ни шевелиться, ни дышать, смертный собачий испуг - нет, ужас.
Сегодня там же, у самого дворца валялись на траве (не дошли до прудов - несколько фотографий сплетенья веток, потом травные хаосы и что-то еще), менялся караул и мальчишки-часовые отходили покурить, а потом все утихло и уснуло, мертвое равновесие настало и даже муравьишки не лезли по руке и дыханья не было слышно а тот, длинномордый, с длинной блестящей расчесанной шерстью, замер и молил - очнитесь, ну хоть движеньице ресницей, хоть дыханьице, что же вы, люди, ведь страшно, ведь ужас. И ласковый воздух стал тяжел, - ах, ну что за бред собачий.
Когда прошло, когда очнулись и побрели к мосту и мостом и за мост, то следом неотступно, опустив голову, шла кудлатая, усталая, получившая приказ от некта, кого нельзя ослушаться и потому приходится брести, приволакивая ноги, за этими птицелюдьми, а когда придут - сесть у порога и подождать того, кого нельзя ослушаться. И доложить, и рассказать.
В воскресенье это был пекинес с инопланетными глазами. Когда он обнюхал мои босоножки (дело было в троллейбусе), хозяйка дернула его за поводок и призвала с порядку. Уж и поговорить нельзя, возразила я. Ему только позволь, он полтроллейбуса заговорит по смерти, ничуть не удивилась дама. Пекинес делал вид, что разговор его вовсе не интересует.
Потом были сразу двое: чау-чау и некто крохотный-невнятный, на тоненьких ножках-спичках. Тяжелая жара скатилась в холод и тоскливую сырость, заросшая часть Кадриорга, окрещенная тропками и пародийными тайнами, театральщина, знаешь ли, пень - единственный серьезный персонаж и от него не отдает декорацией, как от этих нахохлившихся елок и дубов, - нет-нет, не смотри туда, там рябина взорвалась красным, а это не ко времени и вообще неправда.
(Три года назад мы делили на двоих булку и бутылку "Буратино", только это был другой пень, - нет, говорит, другая вселенная).
Так вот, пень и выужена из глубокой сумки бутылка "Эвиан", и найдены пропавшие было сигареты и напавшие из-за угла сумерки больше не тревожны, но вот собаки, собаки подошли и смотрят недоуменно, а потом приблизились и сели у ног, - да не трогай, они это не любят, даже такие вот пушистые медведики и вдруг замерло все и тишина упала. Ти-ши-на. Ангел или бес заморозил воздух и нельзя ни шевелиться, ни дышать, смертный собачий испуг - нет, ужас.
Сегодня там же, у самого дворца валялись на траве (не дошли до прудов - несколько фотографий сплетенья веток, потом травные хаосы и что-то еще), менялся караул и мальчишки-часовые отходили покурить, а потом все утихло и уснуло, мертвое равновесие настало и даже муравьишки не лезли по руке и дыханья не было слышно а тот, длинномордый, с длинной блестящей расчесанной шерстью, замер и молил - очнитесь, ну хоть движеньице ресницей, хоть дыханьице, что же вы, люди, ведь страшно, ведь ужас. И ласковый воздух стал тяжел, - ах, ну что за бред собачий.
Когда прошло, когда очнулись и побрели к мосту и мостом и за мост, то следом неотступно, опустив голову, шла кудлатая, усталая, получившая приказ от некта, кого нельзя ослушаться и потому приходится брести, приволакивая ноги, за этими птицелюдьми, а когда придут - сесть у порога и подождать того, кого нельзя ослушаться. И доложить, и рассказать.
